|
- Мы прожили 22,5 года, а 22 года его нет, вы понимаете, какое совпадение грустное. Семья для него была убежищем, где он восстанавливал все свои силы. Многие сложные проблемы, которые были в городе, его терзали, он всегда проговаривал. Я уже не раз об этом говорила. Я всегда его ждала. Это были 90-е годы. Он мог в 12, в первом часу дня идти по Советской, никаких домофонов не было. Я стояла у окна, смотрела на улицу и мысленно его вела домой, чтобы он спокойно дошел. И если было то, что сильно терзало душу, мы всегда садились в кресло и начинали говорить. Валерий Николаевич, может быть, не всё рассказывал мне, но, тем не менее, многие ситуации, оценки людей, их поведения в этих ситуациях, что было желательно принять, а он этого не мог сделать, это мы всегда проговаривали. Если с точки зрения житейской смотреть, каким он был мужем, дарил цветы, помнил, что сегодня 8 марта или какое-то знаменательное событие, я это не могу сказать.
Я вам приведу такой пример шутливый. Наступило 8 марта. Я утром встаю, ничего не говорю, ну, думаю, сейчас с утра последует поздравление. И нет поздравления, я чувствую, что сейчас скоро он уйдет на работу. И я ему говорю: "Ну вообще-то сегодня восьмое марта". И он тогда поднимает кошку, её звали Тося, и говорит: "Тося, дорогая, я поздравляю тебя с восьмым марта, желаю то-то". И вот так в форме юмора эта разрешилась проблема.
Любил безумно сына. Очень надеялся на то, что он будет знать языки. Говорил, что будущее за языками. Но вот к чести нам удалось это воплотить, сын знает языки, он закончил дипломатическую академию. Поэтому мне есть, что в жизни вспомнить. И это были самые счастливые дни и годы моей жизни.
|
- Валерий Николаевич много работал, зачастую допоздна?
|
|
- Да. И всегда еще приносилась домой кипа документов. И мы шутливо это называли "письма трудящихся". Это и в окружении, в мэрии всегда так шутливо говорили об этом. И в ночь он продолжал читать. Вы понимаете, у меня какой-то образ, как он тяжело утром вставал. Включалось радио и он прям как-то медленно поднимался и у меня сейчас такое ощущение, что он прямо с закрытыми глазами уже шел в ванну или куда-то еще. Да, он допоздна работал и много читал. Помимо того, что нужно было просмотреть документы, еще как историк читал. Мы выписывали большое количество журналов, плюс мэрия выписывала. И вот эта кипа журналов и газет приносилась домой. Всё просматривалось, где были официальные законы и постановления до литературной газеты. У меня до сих пор кипа журналов, связанных с вопросами истории. Это была глубокая информированность не только по специальным вопросам, с которыми он столкнулся как мэр, но и профессиональная информированность как историка. Он держал себя в форме хорошей. Он действительно долго читал, всегда допоздна. И мне так думается, у него сутки заканчивались где-то ближе к двум часам ночи.
|
|
- Руководство городом отнимало очень много времени. И в какой-то момент Валерий Николаевич отошел от работы на истфаке и ушел, стал чиновником. Как ему это далось?
|
|
- У нас был однажды такой разговор, Валерий Николаевич собирался писать докторскую. Уже была утверждена тема в Москве, в научно-исследовательском институте. Времени на это не хватило. Он сказал так, полушутя, о том, что областью его интересов становится коммунальное хозяйство. И его надо было изучать. И тут конечно большим помощником был Алексей Юрьевич Ильин, который, если где-то прорывало, он до четырех или пяти утра был там, в этой подземке. А потом приходил к нам домой и говорил: "Всё, вода пойдет, тепло мы дали". И было сложно.
Ему очень хотелось преподавать, он любил истфак, следил за успехами, поддерживал отношения с истфаком. Наверно непросто ему это далось, потому что в свое время он был самый молодой декан России. Был такой эпизод. Он стоял с одним из своих преподавателей, это было на Комсомольской площади, 5,на четвертом этаже. Они стояли у окна и что-то обсуждали с коллегой. Шла девушка, которая решила с иняза перевестись на истфак. Она подходит и говорит: "Скажите, где здесь кабинет декана, как найти декана?" Валерий Николаевич говорит: "Я - декан". Она отвечает им: "Ребят, хватит со мной шутить". И поэтому непросто давался такой переход.
Я сейчас вспоминаю, он ведь работал в обкоме партии когда-то. Занимался партийной работой и в пединституте и всегда оставлял за собой хоть какие-то часы. Но тут, будучи мэром, он уже практически не мог этим заниматься, хотя специальную литературу по вопросам истории он всегда выписывал.
|
|
- В 80-х годах Валерий Николаевич занимал серьезные посты по линии КПСС, затем возглавил «Мемориал». Насколько сложно ему дался внутренний переход от линии коммунистической партии к демократической?
|
|
- Мне кажется, здесь большую роль сыграла нравственная составляющая. Я вспоминаю выражение одного человека, близкого к нему и всегда его поддерживающего в демократических начинаниях. Он говорил: "С одной стороны, будучи коммунистом, так относясь к людям, вы тем самым подрывали веру, когда уходили в демократическое движение. Вы видели, какими хорошими были коммунисты на местах, как они заботились о людях". Вот это расхождение, двойственность его позиции наблюдалась, но она сильно не чувствовалась. У Валерия Николаевича была одна отличительная особенность, она просматривалась как серьезное стержневое качество. Он любил людей. И когда он давал оценку тем или иным людям, даже из его ближайшего окружения, он всегда говорил: "Это замечательный управленец, начитанный человек, посмотрите, какое у него мышление, какой он хороший оратор. Но у него есть существенный недостаток, он не любит людей, поэтому вряд ли дальше что получится с карьерой".
Мне кажется, не было такого уж серьезного болезненного перехода Валерия Николаевича от постов, занимаемых в партийной его сфере до того, когда он начал заниматься «Мемориалом» и в целом демократическим движением. У него было обостренное чувство справедливости. Мне так кажется, это идет из его детдомовского детства и прошлого через пережитые унижения и лишения. Вот он говорил: "Какое счастье, когда были яблоки в саду, где располагался детский дом". Но когда их не было, они голодали. И когда голодно, они с ребятами сбегали и ели эти яблоки. И когда-то они же кончались. Он кстати пожизненно потом любил яблоки, все это замечали. И вот это ощущение голодного детства, ощущение того, что были унижения. Как он говорил, за какую-то провинность его стукнули половником по голове. Он говорил, чтоб было больно, но он не мог дать сдачи. Наверно обостренное чувство справедливости, заниматься тем, что ты хочешь, он привнес сюда. Никогда он не переживал таких гонений. Причем на него много раз подавали в суд, прокуратуру, это было бесконечно. Но всё это осталось позади. Мне кажется, что он был человек иных взглядов, он хотел воплотить то, чему когда-то научился в исторической литературе.
|
|
